У всякого события свой апогей

Но это было особенное здание, поскольку внутри не было никаких перегородок. Все здание представляло собой продолговатый зал, в конце которого по грудь возвышался помост. Стены были выложены из неотесанных бревен - что снаружи, что изнутри. Но внутри бревенчатые стены и потолок из необработанных досок были побелены. Пол был деревянный, неокрашенный и заметно износившийся, с выступающими бугорками сучков. Позже мы увидели, что все постройки были в таком же стиле, независимо от их праздничности, или цели назначения. Праздничность и значимость зданию придавало нечто иное. Не отсутствовал этот признак праздничности и в данном клубе.

Над помостом во всю ширину было растянуто красное полотно, где белыми буквами было что-то написано, а в конце стоял знак ударения для усиления значимости. Тогда я еще не умел это прочитать. Выше по центру, задевая нижней частью полотно, висел портрет в раме с затекшей охровой краской: мимо нас, зорко всматривался в недосягаемую коммунистическую даль сам вождь и учитель Сталин, одетый по приличию – в форменном френче или кителе, с прямым поднятым воротничком с дубовыми листиками, благородная грудь скромно украшена единственной пятиконечной звездой. Он оставался бесстрастно деловым, державным и безразличным к смуте, творившейся внизу, в зале. Наверное, ему было о чем задуматься...

Этот клуб стал нашим кровом на десяток дней. Не могу сказать, вместились ли все люди в здании, но все имущество высланных не вместилось. Наша семья вместе со многими другими расположилась на возвышенном помосте. Но наваленный груз оказался невыносимым для истлевших досок помоста, и он посередине обрушился ниже пола основного зала. С боков, как с горок для салазок, вещи съехали вниз в хаотичный клубок, а перебирать их не было места.

Что нас ожидало? Никто не знал. Не было больше солдат, относившихся к нам с таким вниманием, но не было и порций каши. Не было даже питьевой воды. Но тут помогал костер и снег. Сучьев в лесу хватало, как и снега - бери лишь ведро, набирай снег и ставь ведро поближе к огню. Недостатка в воде больше не было. Днем припекало солнце, а ночью морозец градусов с десять сковывал в камень снег, успевший подтаять днем. В клубе из-за множества народа было сравнительно тепло.

За клубом, в сторону леса, снег покрывался все новыми следами, ведь каждый старался избегать „уже заминированной“ тропы. Эту прогулку старались откладывать до сумерек, но оказывалось, что из того же расчета исходили и остальные, создавая час пик и свойственные ему заторы движения. О-о-о, какое же несоответствие между навязчивой потребностью и ограниченной возможностью!

На второй день послышался медленно приближавшийся глухой рокот мотора. Через некоторое время знатоки техники расслышали характерный, равномерный лязг стальных гусениц. Сердца забились в тревоге: неужели танки? Рефлекс гонимого – сразу предполагать самое худшее! Но стоило ли для такой концовки завозить нас в такую даль? В действительности приближался элитный состав транспортных сил, для доставки нас к месту назначения. Гусеничные трактора, волочащие большие сани или волокуши на бревенчатых полозьях. Два-три трактора из ближайших двух колхозов, километров за тридцать, приехали за свежей рабочей силой. Вооруженной стражи не было. Председатели колхозов и еще пара начальников. Мы своими глазами увидели, как действует работорговля, только с той разницей, что „покупатель“ никому ничего не платил. Он приехал за дармовым товаром. Оглядевшись, наскоро подходили к самым сильным на вид мужчинам, не стыдясь, щупали бицепсы и одобрительно указывали им грузить вещи и семьи. Спрашивали у толпы, кто разбирается в технике. Из-за языкового барьера указывали на стоящий трактор и вопрошали жестами, кто, мол, может на тракторе делать „пр-прр“ и тягать рычаги. Первые прибывшие снимали с молока сливки.

Понимающая русский язык Коринна Кёэлер вспоминает реплики, которыми обменивались конкурирующие председатели на невольничьем рынке: „Ты уже получил тракториста, этот будет мне!“ „В моих семьях два старика, бери тоже стариков, нечего брезгать!“ Но сами выбранные рабы были довольны, что их вопрос решается, и не упускали возможности уехать из тайги. Вскоре поверх кипы вещей на санях уселись люди, галдящие как вечерние грачи, обменивающиеся местами на ветвях.

На следующий день стали прибывать трактора и лошади с санями из более отдаленных колхозов. Каждый следующий поставщик просеивал оставшихся людей и должен был мириться с менее мускулистым товаром. С пожилой одинокой Юлией Тоом возникла проблема. Она хотела присоединиться к более знакомой семье, но председатели запротестовали – задействовать 6-7 лошадей на поклажу старухи, которая и дня не будет работать на колхоз?Помните ли, что Юлии Тоом опергруппа разрешила взять с собой до 1,5 тонн имущества, и она взяла это в виде муки. Истощавшие к весне лошади не в состоянии были тянуть более двухсот килограммов поклажи. Нет уж! Наконец один молодой и веселый председатель из Ново-Александровки решил ее взять, обосновав это тем, что и эта старушка не по доброй воле ушла из дому. Такой молодой – а ведь какой понимающий!

На четвертый день просеивание кончилось. Остатки не стоили просеивания. Наша семья, причем самая большая семья из этой ссылки, состояла из одних детей – семеро тощих душ, и ни одного взрослого мужчины. Еще пара семей без трудоспособного мужчины, с детьми. И горстка старушек-одиночек. Время стало тянуться. Делать было нечего. Поначалу полагали, что последние поставщики едут издалека, и потому запаздывают. Должен же кто-то где-то сверху знать про нас! Не могли же о нас просто забыть! Но что мы знали тогда о сибирских расстояниях и коммуникационных возможностях!