Всякая развязка предполагает разрешителя

Всякая развязка предполагает разрешителя

Данная часть книги возвращает нас в родную Эстонию. Можно полагать, что так наступит развязка пережитых несправедливостей и мучений, что будет восстановлена справедливость и возмещен ущерб. А к чему же еще эта, предположительно идиллическая часть, спросит читатель? Да к тому, что для вернувшихся на родину „родовые схватки“ далеко не закончились. Конечно, я не обобщаю, для кого, когда и как все закончилось. Но для многих это было только начало... Новое. Вернее сказать: муки и не прерывались. Диктатура рабочего (читай: паразитирующего) класса царила по всей необъятной родине.

Я не берусь составлять хронику для всех христианских друзей, побывавших в Сибири, даже той крохотной части, которую составляли эстонцы. Но осмелюсь утверждать, что сибирское время на самом деле напоминало лишь родовые схватки. Последующие события, особенно для друзей на территории России и нескольких бывших Советских республик, сложились как у той несчастной коровки, чьи роды были прерваны зубами алчных собак, и окровавленный „хобот“ (с замусоренной слизью и мухами) тянется за ними до сих пор. До сегодняшнего дня.

Итак, близкое знакомство с Сибирью не закончилось по возвращении на родину. Настало время акклиматизации, для многих не закончившееся и по сей день.

Человека всегда тянет домой. Такая потребность кажется врожденной. Например, желая утешить Давида, натерпевшегося из-за чужой несправедливости и своих собственных похотей, Иегова успокаивает его, заверяя в вечном пребывании на родной для него горе Сион: горы Сионские. Ибо там заповедал Господь благословение на века.Псалом 132, ст. 3

Вернулась не только семьи Каарна и Крайс. Уже дошли слухи о многих вернувшихся, а остальные удивлялись: как это им так просто удается? Что для этого требуется?

Осужденные Свидетели Иеговы, амнистированные по смерти Сталина, подавали заявления на освобождение сосланных членов своих семей. Если освобождали человека, бывшего поводом для высылки семьи, то явно, что следовало освободить и его семью. И обычно освобождали. Амнистированная из нашей семьи, сестра Ольга сама оказалась под комендатурой и уже не была свободной. Она не могла подать апелляцию на освобождение, для которой у нее отсутствовали документы.

Мать Вера, причина нашего выселения, не была освобожденной, а пересужденной на ссылку. Что делать?

Уже в 1956 году сестры и мать направили заявления на освобождение в прокуратуру и МВД Эстонии. Органы, ведущие дело, запросили у правления колхоза характеристику Валентины Силликсаар. Приведу написанную от руки Характеристику Госархив Эстонии, дело на Силликсаар, № 84 , продиктованную председателем колхоза, с оригинальной орфографией.

Характеристика

Данна Правлением колхоза им. Крупской Халдеевского с/с Туганского района Томской области на Силликсаар. Валентину Филиповну 1931 года рождения в том, что она действительно является членом данного колхоза с 1951 года к труду относится не добросовестно. В выборных кампаниях участие не принимает, так же не принимает участие в решениях хозяйственных вопросов т. е на общем собрании. В настоящее время работает в колхозе на разных работах.

Что заверяет: Пред. к-за. (подпись)

Счетовод (подпись)

(Круглая печать Сельхозартель им. Крупской)

Не буду углубляться в детали характеристики, поскольку эта тема будет подробней затронута в Части 4. Но в данном случае важно то, что 4 видных Эстонских чиновника – замминистра МВД, прокурор ЭССР, сотрудник МВД и подполковник, заместитель начальника 1 спецотдела МВД – в своем решении полагают, что члены семьи Силликсаар были на спецпоселение направлены на законном основании и поэтому ходатайство... оставить без удовлетворения. Решение направлено в УВД Томского Облисполкома СДТ.

Решение можно считать обоснованным, поскольку – учитывая характеристику от председателя колхоза, Александра Тарасовича – Валентина и ее семья не перевоспитались, оставшись лодырями и бездельниками.

Мы же ответа не видели, не слышали. Все это я выкопал в архивах десятки лет спустя.

Помощь нам подвернулась оттуда, откуда ее меньше всего можно было ожидать. Зинаида, председательница колхоза „За мир!“, была довольна нашим трудовым вкладом в прибыль колхоза. Именно она, неизвестно какими приемами, вырвала нас из зверской пасти колхоза имени Крупской, именно она доверила Ольге колхозный палисадник с оборотом наличных денег, именно она предоставила Валентине в успешное распоряжение курятник хозяйства, именно она безоговорочно доверилась нашей семье, понимая, что это только положительно скажется на достижениях хозяйства. И... она же заметила нашу тоску по дому, по родине. Казалось бы, зачем ей лишать себя ценных работников? Но именно она пришла к нам с вопросом: „А вы, вы не желаете вернуться домой, на родину?“.

Зинаида начала действовать.

Из семи детей нашей матери Веры в живых осталось шестеро. „Ты же ведь мать-героиня! У тебя медаль имеется?“ Ну, к чему матери медаль!? Но Зинаида знала, что государственные награды могут быть основанием для освобождения. Она сама заполнила ходатайство о присвоении Вере звания матери-героини и выдачи медали соответствующей степени. На основании поступившего свидетельства о награждении Зинаида написала прошение об освобождении, приложив к нему новые безупречные характеристики. Относительно Валентины она заверила, что с марта по декабрь месяц 1957 года – то есть за три декады – Валентина выработала уже 257 нормативных трудодней, что превышало годовую норму. Так вот обстояли дела с хроническим тунеядцем и вредителем...

Но добродетельность Зинаиды отнюдь не нравилась остальным членам правления колхоза и парторгу. Ее поступок обжаловали и наказали ее по партийной линии. Ее саму выслали в далекий северный Колпашевский район, в село Березовки, „поднимать“ крайне отсталый колхоз среди тайги и непроходимых болот, в уединенном „раю“ для отрешенных ссыльных.

Эта женщина с безграничным чувством ответственности безропотно собрала своих детишек, прихватила пару-тройку вещей и двинулась в путь. Со всей сердечной искренностью надеюсь, что Иегова не оставил ее добродетельность незамеченной и одному ему известным способом щедро воздал ей и ее детям. Я твердо уверен, что если я сам окажусь того достоин, то мы еще встретимся в тысячелетнем Царстве Христа на райской Земле.

Настало время по-настоящему задуматься о поездке. Для этого требовалось немало. Мы нуждались в одежде, хоть чуточку более приличной. Для всей семьи следовало заказать и выкупить проездные билеты. Но на все это не было денег. Лично мне просто „повезло“.

Но у нас была Синица – милая сизая коровка, щедрая на молоко! Валентина нашла выход. В полутора километрах от нас находилось большое село Малиновка, жители которого хотели кушать, а кушанье запивать молочком. И не оттого, что нам самим молоко не пилось, а чтобы собрать такие необходимые рублишки, мы стали таскать молоко на рынок, или „базар“ – как там было принято его называть. Несомненно, дань в виде топленого масла по прежнему следовало сдавать государству, но сколько-то молока постоянно удавалось сбывать на Малиновском базаре.

В сильные морозы доставлять на базар молоко в жидком виде не удавалось. Но это никого не смущало. Морозно было не только сбытчику, но и покупателю. Поэтому зимой кипяченое молоко замораживали в миске (да – некипяченое молоко мороз портит больше), дно миски на секундочку окунали в горячую воду, вывалившиеся серовато-белые диски складывали в столбик, и так было даже удобней: не требовалось часто ходить на рынок, а всего лишь разок в неделю. Так наша Синичка стала копить нам деньги на обратный путь. А окончательный взнос сделала деньгами за продажу самой себя. О, как жаль было расставаться с нею!

Сколько-то денег получили с продажи оставшейся картошки. Точно как при работах на лесозаготовке, этой зимой мы готовили куни - мороженные картофельные шарики - и вместе с молочными дисками продавали на базаре.

Семейный консилиум счел необходимым заказать билеты на поезд не в Малиновке, куда могли дотянуться щупальца колхозного начальства, а в Томске. Заодно решили на Томском рынке сбыть последних кур, заказать билеты и купить необходимые вещи для поездки, в том числе одежду для меня, потратив найденные 505 рублей.

Итак, в Томск поехали я и Валентина. Конечно, еще и куры, которых обезглавила, ощипала и выпотрошила мать. На Томском рынке действовали свои законы, которых мы не знали. Под вечер, когда мы решились оставшихся двух кур сбыть любой ценой, на нас накинулись разъяренные бабы, бывалые торговки. Как мы смеем сбивать цену из-за каких-то двух дохлых цыплят? Нас чуть не побили. Мы еле успели удрать с базара, прихватив своих „дохлых“.

Не помню, что это были за знакомые, но мы, бесконечно бродя по заснеженным улицам огромного города, нашли, наконец, некий нужный переулок, двухэтажный бревенчатый дом №5 и квартирку, где нас приняли на ночлег. Тут наши цыплята нашли достойное место. В момент нашего прибытия хозяева вместе с рассевшимися соседями дружно смотрели...

...на чудо!!!

На буфете стоял небольшой ящик с толстыми, закругленными углами и покрытыми фанерой торцами. Передняя сторона была облицована материалом, пестреющим золотистыми нитями, а сверху и снизу окаймлена бронзовым профилем. Внизу был небогатый ряд круглых кнопок, а вверху по центру - экран размером с почтовую открытку. Но чудо было в том, что „открытка“ играла, как в кино! Да, черно-белая, смутная картинка бегала и кричала!

Такой была моя первая встреча с телевизором, с первой советской ширпотребной моделью Рекорд.

В результате ходатайства Зинаиды поступила бумага об освобождении, датированная 27 марта 1958 года. Всем членам семьи, достигшим 16 лет, выписали паспорта. Непонятно почему, но при выдаче паспортов случился необъяснимый казус: две женщины-паспортистки приехали из райцентра к нам на дом!, заполнили все требуемые бланки, новые паспорта, подписали, проштамповали печатями и вручили их под расписку каждому в руки, теперь уже свободным гражданам СССР.

После ухода паспортисток все возбужденно стали читать и рассматривать свой паспорт – доказательство разорванных окóв. Но тут же один за другим стали возмущаться неточностями в паспортных данных. Если не правописание фамилии, то число рождения было искажено. Например, Ольга из Филипповны превратилась в Пилипповну. С данного момента мы все стали „неродными“. Только Миръям и я остались нетронутыми, поскольку нам, малолеткам, паспортов не выписывали. Нужно отметить, что в те времена остроумные неточности в документах были настолько общим явлением, что на такие „мелочи“ обычно не обращали внимания. Это не мешало возвращению на родину.

Документы на руках, деньги собраны и билеты выкуплены. Но новый председатель и другие члены правления колхоза взбунтовались. Ни за что не выпустим! В первую очередь возопили за помощью к коменданту. Но тот только развел руками: не мои они уже. За отсутствием факта преступления не вмешалась и милиция. Но цель, как у иезуитов, оправдывает средства... Решено было физически помешать нам сесть на поезд, сорвать поездку и так сделать недействительными дорогие для нас билеты. И грозились проследить всем колхозом за тем, чтобы мы не смогли сделать новые сбережения. А там уж видно будет! Они были искусными мастерами лишать паспортов.

День отправления приближался. Предварительно справились у конюха: даст ли нам лошадь для ночной перевозки имущества на станцию. Нет! Строго запрещено! Ему приказали только выведать дату отъезда. Но мы тоже не были настолько глупыми, чтобы самим натравить свору на себя. Как незаметно доставить пожитки за километр, к станции? Нашелся доброжелательный человек, доверивший в наши руки свои большие санки. Мы дождались, когда последние огни в окнах потухли, и стали ходка за ходкой отвозить санки на платформу. Мать осталась сторожить привезенные вещи, Валентина выносила шмотки во двор, а мы, остальные, грузили их и вперебежку перевозили к станции. Последним делом было вернуть санки владельцу.

Мы запыхались от бега, но еще больше от тревожного ожидания: удастся ли сесть на поезд, или раньше подоспеет колхозное начальство? Никогда больше мне не приходилось ожидать транспорта с такой тревогой в душе, как в ту апрельскую ночь. И вот послышался далекий, все возрастающий гул приближающегося поезда. Выскочив из-за лесочка, нам в лицо ослепительно стрельнул „глаз циклопа“. Но тут же паровоз в облаке пара, со свистом, пыхтением и кряхтением заскрипел тормозами. Проводница открыла дверцу в освещенный тамбур и поторапливала заносить вещи и подниматься самим – последней протянув руку Валентине с уже движущегося поезда.

Между маршрутами „Эстония – Сибирь“ и „Сибирь – Эстония“ вместилось почти целых 7 лет, полных приключений. Мы были одними из последних возвратившихся из нашего потока ссыльных. У некоторых были трудности с обретением свободы. Мне известно 11 человек, у которых после освобождения из трудовых лагерей и прибытия к семье комендант отобрал документы. Кроме нашей матери Веры и сестры Ольги, такими жертвами оказались еще Альберт Козе, Алма Мигасто, Алийде Нирк, Аугуст Ундритс, Лейда Тоом, Николай Туйман, Юлия Куре, Алийде Коогур и Эльфрида Пальм.

Стоит описать случай Альберта Козе.

Альберт, возвращавшийся из далекого северного Норильска, уже тяжело болел туберкулезом легких. По пути он, естественно, навестил жену Вилму и дочь Эне, в деревне Подлесовке. Там же проживал один из его братьев – Хуго Козе, и семья брата Адольфа Козе, отбывающего срок в воркутинских рудниках.

Привычным методом комендант лишил Альберта документов. Но из-за этого Альберт не очень переживал, так как все равно не решался возвращаться на родину без семьи, столь необходимой при его болезни. Написали и отправили просьбу об освобождении, на что Вилма Козе получила положительный ответ. Но не Альберт! Не помогли и дополнительные запросы. Вилма с дочерью были свободны и могли возвратиться на родину, но не Альберт, на основании освобождения которого освободили семью. Комендант, ехидно ухмыляясь, отказывался вернуть ему отобранные документы.

Нелепость положения смертельно больного Альберта была очевидна даже начальству колхоза и председателю сельсовета, которые лично пробовали посодействовать смягчению позиции коменданта. Но тот воспользовался возможностью доказать, что он мужчина, а не вероломная баба. Несмотря на решения московской комиссии по амнистии, эстонского генпрокурора и КГБ, документы Альберта оставались в кармане упертого коменданта, и не было устава способного вырвать их из его рук.

При отъезде Вилма забрала с собой и беспомощного мужа. Но это был побег! Не смотря на это, никто из посвященных в дело не видел в данном шаге ничего предосудительного. Бесправие было настолько вопиющим, что даже кроткий Арнольд Каарна, работающий конюхом, не только выделил лошадь, но даже самолично ночью отвез семью Козе на поезд.

Удивительно, как они обошли столь обычные в то время проверки документов, многократно проводимые в дальнем следовании. Но факт, что до родной станции Тапа они добрались.

В беседе с одной эстонкой, переписывавшейся с Вилмой, рассерженный комендант заявил, что все равно не вернет Альберту документов. Эстонка сказала, что и не нужно, поскольку Альберт документ уже заимел. Это всерьез ошеломило коменданта. Неужели Альберт купил паспорт? Но осведомленная женщина поправила, что не паспорт, а свидетельство о смерти...

Освобождение... О, до чего чарующее и в то же время обманчивое слово!

Вплоть до таких курьезов мелкие чиновники мерились силой с высшими властями и... - верь не верь – выходили победителями. Такое чувство превосходства стоило игры! Но никого не интересовало, что из-за таких „игр в рабовладельцев“ страдали даже рабы, которых высшие власти признали невиновными. А справедливости искать было негде.

А приведенный в списке Николай Туйман, со своей семьей, является определенной вехой в истории ссылки 1951 года.

Власти сняли „режим спецпоселения“ со Свидетелей Иеговы всего лишь в 1965 году. Об этом казусе председатель общества „Мемориал“ Даниэль А. Ю. советует задуматься: Если нам мысленно перенестись в нашу собственную жизнь середины 60-х, то, припомнив многое, не припомним, уверен, что могли знать, что где-то есть люди, все еще находящиеся на режиме „спецпоселений“. Иными словами, абсолютно сталинские реалии в середине 60-х годов. Заметьте себе, что этот указ от 30 сентября 1965 года состоит, как всегда, из двух пунктов. Первое: снятие режима „спецпоселений“, а второе - указание о том, что освобождаемые (-) ни в коем случае не могут возвратиться в родные для них места..Одинцов М. И. Совет Министров СССР постоновляет: „выселить навечно“. М., 2002.

На основании упомянутого указа семья Туйман была освобождена со „спецпоселения“ в 1965 году, но без права поселиться в родной Эстонии. По этой причине они выбрали новым местом жительства российский, приграничный к Эстонии город Печору.

Но даже еще в конце 70-х КГБ, в сюрприз себе, обнаружил, что в соседнем, но на территории Эстонской Союзной республики, городке Печоры проживает дочь Николая - Теа. Она вышла замуж за проживающего в городе Ряпина эстонцу и, имея официальную прописку, жила там со своим мужем. Исходя из второго пункта указа 1965 года, Теа Коэметсу сделали предписание в течение 24 часов выселиться из Эстонской ССР. Только по обжалованию предписания в Верховном Совете ЭССР растянувшийся на 30 лет сталинский репрессивный акт относительно семьи Туйман был упразднен.

Большинство переломных дат нашей семьи приходятся на апрель. Снова апрель и мы опять в пути. Но на сей раз в обратном пути! Мы вшестером занимали полтора плацкартных отсека, поэтому с нами в одном отсеке ехали две иркутских девушки, студенток какого-то московского университета. Они были к нам очень приветливыми и веселыми, знакомили нас с политической ситуацией, о которой мы почти ничего не знали, с московским студенческим арго, условиями жизни и новой модой стиляг – с взъерошенными волосами, облегающими брюками и каучуковыми подошвами в пять этажей.

В Москве нам следовало перейти на другой вокзал и сесть на ленинградский поезд. Девчата со всей готовностью и кипучей энергией помогли нам не только найти вокзал, но также перетащить все наше барахло. После этой невообразимой суматохи они повели нас, заинтересовавшихся юных, знакомиться с Москвой, и даже с Красной Площадью.

По сравнению с двухнедельной тряской в сторону Сибири, из Ленинграда в город Кохтла-Ярве (вернее, на близлежащую станцию Кохтла-Нымме) – мы прибыли очень быстро. Утро было еще раннее, когда под ногами почувствовали вожделенную известняковую почву. Но сердца забились новой тревогой: как тут все устроится...?