Рассказывали, что в год до нашего прибытия был трагический случай недалеко от Халдеева, связанный со спящим в овсе медведем. В тридцатых годах агроном колхоза вместе со своим девятилетним сыном обходил колхозные поля. Километрах в двух от села, они заметили на окраине заросшего лесом оврага медведя, „спящего“ в овсе. Мужчина по неопытности принял осторожного зверя спящим, так как тот не шевелился. И вздумалось ему вспугнуть засоню. Взял да кинул комком земли. Неизвестно, успел ли комок достичь медведя, как тот с ревом вскочил и бросился на них. Взрослый мужчина был шустрее, и медведь хватанул отставшего мальчика за бушлат. Но ватник был расстегнут по-летнему, и мальчик скинул его с плеч. Отец остановился и пропустил бегущего сына вперед. Но тут медведь уразумел, что его надули, оставил трепаный бушлат и набросился на самого нарушителя его сиесты.
Прибежавший в деревню мальчик рассказал о случившемся. Собрали вооруженных мужчин и во главе с верховыми пошли искать агронома и медведя. Тут же в опушке по следам нашли медведя, не допускавшего стрельцов на нужное расстояние. Скальпированного мужчину нашли захороненным под хворостом. Сибирский бурый медведь намного крупнее европейского, и в близком родстве с канадским гризли. Он куда больше европейского склонен полакомиться мясным блюдом. Но предпочитает не совсем свежее мясо, а чуть с запашком. Раненый был без сознания, но еще живой. Его уложили на телегу и повезли в районную больницу, но этой тридцатикилометровой тряски он не перенес и по пути скончался. Слишком дорого обошлась шутка с медведем.
За семь лет нашего проживания в Сибири было немало разных историй с медведями, но в нашем селе лишь один случай закончился трагически, на сей раз для медведя. В первое же лето. Менее километра от села прижился Мишка, на чьем конто уже накопилось нестерпимо много грехов.
Например, происшествие с латышкой, проживающей от нас за два дома. Ее корова вырвала кол и ушла вместе с цепью. По следу волочившейся цепи женщина отправилась искать корову и с дороги заметила ее за овёсным полем, у заросшего оврага. Подошла, подняла цепь и повела корову обратно к деревне. Но из оврага вышел медведь и последовал за ними. Корова испугалась и в прыть побежала домой. Женщина, крепко ухватившись за цепь, бежала сзади, а на расстоянии за ними - медведь. Дорога пошла уже между огородами – как раз мимо скирды со следами бурого – когда обессилевшая и запыхавшаяся женщина отпустила цепь, подошла к стоящему там тракторному плугу и начала железякой колотить по плугу. На трезвон медведь присел, но не уходил, пока женщина через огороды вошла в село и добралась до дома. С того дня эта латышка начала ускоренно седеть.
Так мишка не раз пугал прохожих и работяг. Но как только с этого поля убрали овес, правление колхоза приговорило обнаглевшего Мишку к казни, а свершить приговор указали Трофиму Трофимовичу. Выбор пал на него не случайно. В тех краях он был единственным истинным охотником. Мужчин с ружьями было немало, но охотников, смело идущих на медведя, не было. Взял он в помощники Егора из Григорьевки. Почему его? Да, поди, спроси... Егор Латушкин, с деревянной ногой, перекинул через плечо одностволку - скорее на куропатку, чем на медведя. Да еще и топор прихватил, и так пошли они через поле. А у конца села, на развилке дорог, набралась любопытная ватага - в том числе, разумеется, и мы, деревенское пацанье - с расстояния наблюдать „корриду“.
Вышли охотники на край оврага и вместо приманки дали совместный залп вниз, в кусты, где, по их соображению, Мишка мог прятаться. Ничего, все тихо. Трофим опустошил второе дуло двустволки и вскрыл ружье, чтобы снова зарядить. Но не дали. В два счета подскочил медведь и, шлепнув по ружью, разбил его на две части. Егор бросил свою одностволку, уронил топор да рванул что мочи на деревяшке – полтора-да-полтора – ковылять к селу.
Но как же Трофим? Трофим замер, стоя перед вставшим на задние лапы медведем, и выжидал. Мишка медленно зашагал и пошел на Трофима один на один. Опытный охотник знал, что вставший медведь, вероятней всего, сначала охватит как борец его передними лапами, что тот и сделал. Тут Трофим до рукоятки вонзил в медведя снизу, под ребра, огромный кинжал, приготовленный из обоюдоострого немецкого штыка. Богатырь рухнул, не успев серьёзно повредить бесстрашного, хладнокровно устоявшего охотника.
Борьба на том вроде бы завершилась, но когда оглянувшийся Егор увидел, что медведь упал и не встает, то вернулся к ним. Он поднял топор и рубанул лежащему на боку медведю поперек по нижней челюсти, так что она потом болталась на одной коже, чем гордое лицо таежного – извините, почти что сельского - хозяина было поругано.
Разделав медведя, хозяин принес моей, с больными легкими сестре Марии, полулитровую баночку топленного, розовато-желтого жира, считавшегося благотворным лекарством для легких.
Вскоре Трофимовы из Халдеева уехали. Но через некоторое время про Трофима Трофимовича мы прочитали в газете. Была статья про смелую бригаду из четырех человек, которая во главе с Трофимовым в уссурийской тайге отлавливает для зоопарков и цирков тигров. На нечеткой серой фотографии была видна грубая сеть вокруг дерева, на толстом суку которого сидел разъяренный тигр, а четыре егеря, стоя за сетью, направляли на зверя длинные деревянные рогатины. Про усыпляющие дротики в те времена ничего еще не слышали.
Следующим летом и мне пришлось с глазу на глаз встретиться с медведем. Конечно, не в обнимку, как Трофимыч, но с куда бóльшим испугом, чем Егор.
Мужчины в конторе смеялись над нашим страхом перед бродячей собакой и указали нам вернуться, чтобы пригнать оставленное стадо домой. Но Валентина наотрез отказала – пусть все телята хоть сдохнут, но она не пойдет! Тогда до мужчин начало доходить, что дело не в собаке. Вскоре начинало темнеть, потому ничего уже не предпринимали. На следующее утро снова старались послать нас одних к брошенному стаду. Но и теперь Валентина решительно отказалась идти.
Наконец собрали мужчин с ружьями, сели верхом на свободных лошадей и приказали Валентине идти вперед и показывать путь. Я робко поплел по пятам за торжественной процессией. Мужчины остерегались ехать через овраг, а направились к месту происшествия вдоль оврага, по верхнему краю горохового поля. Поравнявшись с разбросанными группками спокойно пасущихся телят, указали Валентине спуститься вниз и начать сгонять их. Я еще и сегодня не могу спокойно вспоминать, с каким мужеством эта хиленькая двадцатилетняя девушка спустилась вниз и с полной ответственностью стала собирать стадо.
Возможно, что она просто не представляла, какая опасность может ее подстерегать. Если бы медведь действительно загрыз теленка, чего можно было ожидать, то он сторожил бы невдалеке от своей жертвы и без предупреждения напал бы на приближающуюся девушку. Но ведь об этой опасности прекрасно знали мужчины! Почему они, будучи верхом и вооруженными, не осмеливались даже спуститься в овраг, не говоря уже о разыскивании телят в кустах. Так мужчины вполне сознательно отправили девчонку как приманку для медведя. Невообразимо! Из этого случая видно, во сколько оценивалась жизнь ссыльного. Во всяком случае, ниже, чем жизнь тощего колхозного теленка.
Позднее местные люди, которым я рассказал о визжащих звуках, услышанных из леса, признали в них визг медвежат. А значит, мы встретили медведицу, почему она и спугнула нас, обратив в бегство. Наши ноги правильно определили, как в такой ситуации поступить. Если бы мы не удрали, она могла бы напасть. Телята интересовали по-летнему сытую медведицу и ее детишек больше в виде живых игрушек. По-видимому, они, играясь, в какой-то мере гонялись за ними, так как на крупе некоторых телят были следы когтей, но не более. За несколько дней все телята до одного присоединились к стаду. Вот мы и прозвали этот овраг „Медвежьим“.
Привела мамаша детей из леса на ярмарку, хоть разок за лето повеселиться-побаловаться, ведь живая игрушка - самая лучшая игрушка. А удовлетворившись – снова убрались восвояси.
Но у сибирского бурого медведя была одна очень неприятная повадка. Если человек шел в потемках по лесной дороге, то медведь мог начать его сопровождать, не по дороге, но рядом, под лесом. Так наша соседка с ужасом рассказывала, как она поздним осенним вечером возвращалась домой от дальнего рабочего вагончика, где она готовила пищу для механизаторов. Время от времени рядом с собой под лесом она слышала потрескивания ломающихся сучьев. За несколько километров это может до крайности измотать нервы. Но именно в такой ситуации нельзя пускаться в бег - у медведя может сработать инстинкт погони за добычей.
Следующей же осенью я испытал это на себе. Я возвращался из Халдеевской школы в Закиргизку, где мы теперь жили, и по дороге через лес услышал справа от себя потрескивание. Мне сразу же вспомнился рассказ соседки и я понял, кто меня эскортирует. Конечно, я был уже на несколько лет старше, чем во время случая в Медвежьем овраге, но от страха у меня перехватило дыхание. К счастью, я смог убедить себя, что бежать ни в коем случае нельзя. Но и ступать я не осмеливался. Я с неописуемой осторожностью начал шагать, чтобы избежать малейшего шороха, и в то же время до шума в голове напрягал слух, прислушиваясь к малейшим звукам из леса. Что было пользы от такой осторожности? Явно, что никакой, но страх сковывал мой рассудок. Так я растянул свое жуткое километровое путешествие так надолго, насколько сумел. Что делать, если разум еще не властвует над чувствами...
Одна охота на медведя предоставила мужчинам возможность в течение лет, сидя за бутылкой, насмехаться над охотником. Как-то двое мужчин выведали небольшой малинник, куда медведь ходит лакомиться. Захватили ружья и стали тихо подкрадываться к малиннику. А медведь, увлекшись сладким, забывает про бдительность. Пошли охотники в оцепление – один с одной, другой с другой стороны кустов. Так и есть, там он! Один немедля стрельнул. Попал или не попал, неизвестно, но медведь с испугу дал деру в противоположном направлении. Он не успел заметить, что там притаился второй охотник. Медведь пробежал по нему, оставив на нем след „медвежьей болезни“ - жидкого помета, обычного для некоторых внезапно напуганных животных. Медведь отделался лишь бурным облегчением пищеварительного тракта, а охотнику товарищи еще долго припоминали пикантное содержимое медвежьего кишечника.
Если косолапые так часто, даже под селом, пересекались с людьми, то можно понять, что их там было немало. Действительно, не было никаких ограничений в охоте на них. Тем не менее, я не знаю ни одного человека, кроме Трофимова, кто за годы нашего пребывания там убил бы медведя на охоте. Да, между прочим, убийцу агронома позднее выследили и прикончили, но это случилось еще до нашего приезда. Медведя, который уже хоть раз тронул человека, было очень опасно оставлять в живых – он становился крайне опасным, ибо естественный барьер респекта к человеку был преодолен.
Конечно, медведь не был единственным зверем в Сибири. В наших местах было немало рысей, одну из которых и мне разок удалось заметить издалека. Также встречались лоси, но очень редко. Обильный снег и долгие сильные морозы не благоприятствовали им. Косуля и дикий кабан там совсем не выжили бы. Но водился серый заяц и еще чаще крупный заяц-беляк. Лоси и зайцы были заманчивой добычей для охотников. Особенно под осень, когда выпадал первый снежок, мужчины с собаками выходили на охоту. Обходит охотник лесок и выискивает след зайца, юркнувшего в лес. Пускает по следу лайку и по лаю старается определить вероятное место, откуда заяц выскочит из леса. Так он мог за одну охоту принести домой нескольких длинноухих на жаркое.
Зимой, в глубоком снегу, зайцы предпочитали двигаться по уже проторенной тропе. Уклонялись от нее лишь чтобы полакомиться сочными ветками, и обычно продолжали путь по тропинке. Эту повадку неплохо знали рыси, а также лисы, „дежурившие“ у тропы в надежде отобедать свежим мясом. Лисе с ее короткими лапками приходилось хуже всего, когда она застревала в свежем снегу. Нередко мужчины замечали лису, догоняли ее и приканчивали на месте палкой. Она была просто не в состоянии убежать.
На тропе мог поджидать и человек. Нет, не в прямом смысле, но с коварством, свойственным лишь человеку. В магазинах продавались охотничьи петли и даже капканы на разную дичь. Ставить петлю требовалось с осторожностью. Нельзя было самому идти по звериной тропе, иначе они ее станут избегать. Поэтому охотник подходил к тропе со стороны, ставил проволочную петлю над тропой, а конец привязывал к ветке, нависающей над тропой. Расставленные петли следовало регулярно проверять, иначе можно было найти у петли лишь остатки сытного обеда лисы или рыси.
Захватывающе было наблюдать за лисой, когда она охотилась на поле, еще не глубоко занесенном рыхлым снегом. Она с чрезвычайной осторожностью тянулась за вытянутым носом, пока не вынюхала или прослушала под снегом беззаботно копошившуюся добычу. Тут лиса собрала все четыре лапки на один квадратный дюйм, репортерским микрофоном пушистый хвост приподняла прямой палкой, нос пеленгатором втыкается в снег и - катапультируясь - взлетает ввысь. Взмахнув хвостом, как совиным крылом, перегибается в крутую дугу, устремляет передние лапы, в пучке с носом, в одну прицельную точку и... уже ускоренно покусывая опровожает свежую лакомку на пищеварительный процесс. Тут она на несколько секунд расслабляется на „вольно!“, слизывает аппетитные духи, оседшие на „губах“ лесной дамы, почесывает задней лапкой за снежным ухом, для ориентации нерасторопно оглядывается сюда-туда и - продолжает охоту. Здорово! Хотя, конечно, не мышке...
Своеобразным методом зимой ловили петлей рябчика и бурундука. Для этой цели подыскивали, а то и сами устанавливали горизонтальную жердь существенно выше снежного покрова. На самый кончик жерди привязывали приманку - для рябчика кисть рябины, а для бурундука кедровую шишку. Перед приманкой ставили петельку. Птица или бурундук, полосатый вид белки, садились на жердину и, гонимые чувством голода, сами лезли в приготовленную им кончину.
Но что делали с уловленной дичью? В определенные дни около магазина заготовитель скупал шкурки всех зверей по государственной расценке. Но всякое мясо употребляли в пищу, несмотря на то, что задушенная петлей дичь была по нашим понятиям дохлятиной, непригодной в пищу.
Сравнительно редко можно было заметить обычную рыжую белку. Почему-то ей там не очень нравилось, хотя разного рода шишек было в изобилии, а ее основного врага – соболя – там уже давно изловили до последнего. Говорили, что в каком-то количестве там водятся куница и хорек, но сам я их не встречал. Видел ласку, в неловком для нее положении. Весна наступила для нее неожиданно и она еще не успела сменить свою белую зимнюю шубку на летнюю. Но благодаря этому я ее и заметил.
Из более приметных птиц в лесу можно было повстречать тетерева, а импозантного глухаря даже чаще. Но водоплавающих птиц не помню вообще. Да и что им было там делать! Ни больших рек, ни озер у нас не было.