Количество, общий вес и объем посылок и передач были строго лимитированы.
Ограничения налагались также на отдельные продукты в посылке.
Лимиты в разные времена и при разных режимах были разными и зависели еще от дополнительных наказаний, от выполнения или невыполнения месячной нормы труда и т. д.
Насколько мне известно, в лучшем случае заключенный мог получать посылки или передачи весом до пяти килограмм не чаще чем раз в два месяца.
В эти пять килограммов могли входить только вещи и продукты первой необходимости, которые значились в списке вещей, разрешенных администрацией лагеря или тюрьмы.
Например, крупы, хлеба или другой простой выпечки – до одного килограмма, копченых (во избежание порчи) мясных продуктов - до полкилограмма, топленого жира или маргарина (сливочное масло и сыр обычно исключались) – до полкилограмма, и сахара – до одного килограмма.
Итого до трех с половиной килограмм пищевых продуктов, причем нельзя было заменять недостающие продукты другими.
Ящик и другие упаковочные материалы тоже весили до килограмма.
Оставшиеся пятьсот-восемьсот грамм могли дополнить табачными продуктами, мылом, зубным порошком и еще некоторыми мелочами и одеждой.
Но все это было в идеале.
По возвращении со строительного объекта в лагерь конвой выстраивал заключенных на поверку, для пересчета.
Их принимала группа внутренней администрации.
Это время томительного ожидания (в любых погодных условиях) я и другие зэки старались использовать для планирования, а то и организации необходимых бытовых дел.
Промокла обувь? Значит, нужно успеть как можно быстрее забежать в барак и переобуться, чтобы сдать мокрую обувь в сушилку.
Если опоздаешь – ее поставят не у печки, а у дверей – и утром придется напяливать влажной, почти как была.
Узнать, нет ли у старшины барака указания, в какое время предстать перед опером, нарядчиком или начальником лагеря и т. д.
Попробуй явиться не вовремя! Нужно ли записаться на стирку в прачечной? Не пора ли сдать книжку в библиотеку?
Наступило право на посылку? – нужно сбегать и проверить список на стене.
И там уже решить, что я успею раньше – отстоять в очереди за посылкой или попасть со своей бригадой в столовую, иначе можно и без ужина остаться.
Если же сначала сходить в столовую, то успею ли я отстоять в очереди до закрытия посылочной и получить посылку? Так можно и впустую простоять.
Среди зэков, у которых не было родственников, а значит и посылок, всегда имелась прислуга – „бегуши“ или „забейки“ (названий для их профессии было много), и уже на
поверке они могли предложить сбегать проверить за меня список на посылку, а при ее наличии – забить очередь.
Если забьет, то успею ли я прийти до ужина? Если приду, а на ужин уже не успеть, то может ли он взять и вынести ужин вместо меня? Суп и кашу в миске выносить не разрешали, но умелые бегуши справлялись и с этим.
Только стоило ли? Ведь за службу следовало платить; так, забейке разрешали схлебать похлебку в столовой, а принести только хлеб.
Уж как кто договаривался...
Стоило только в строю кому-то крикнуть „забейка!“ – как его мигом окружали несколько услужливых парней, норовивших оказаться избранными.
Они в своем деле старались быть проворными и надежными, чтобы в этом маленьком капиталистическом мирке сохранить конкурентоспособность на должном уровне.
(Странно, что за подобное эксплуатирование зэков не раскулачивали по-новому...)
К получению посылки требовалось тщательно готовиться.
Посылку обычно не вручали в ящике.
Фанерные ящики разбирались, а дощечки раздавались надзирателям, разным учетчикам, кладовщикам и прочим, кто вел любые текущие учеты.
На них писали простым карандашом.
Когда записи на ней теряли актуальность, ее сдавали в столярку, где осколком стекла соскабливали предыдущие записи, и дощечка начинала новую жизнь.
Кто мог бы сосчитать, сколько леса сохранило государство за счет вторичного использования фанеры от посылочных ящиков миллионов каторжников огромной страны! КГБ с образом мышления „зеленых“!
Принимая посылку, желательно было иметь при себе мешок и еще несколько пакетиков или коробочек для разных продуктов.
Когда подошла моя очередь, подхожу к окошку, называю фамилию-имя-отчество и с замиранием сердца жду, пока посылочник проведет пальцем по списку: не будет ли рядом с моей фамилией отметки, что посылка задержана? Если нет, тогда я должен был назвать имена близких родственников из личного дела, от которых имел право получать письма и посылки.
После совпадения фамилии нужно было назвать степень родства и адрес проживания.
При несовпадении данных посылку не выдавали.
В последнем случае следовало попасть на прием к отрядному надзирателю и выяснить „разночтения“.
Но это было возможно только на следующий день, когда посылочник передаст данные отрядному.
Неточности в адресах и именах могли быть по разным причинам: может, переселился, может после отправки посылки его самого начал таскать КГБ, а то и вообще посадили.
Таких „может“ могло быть сколь угодно много, только бы не выдать посылку.
Но отрядный еще мог направить тебя к
куму – там уже наверняка выяснится, чего они хотят.
Может быть, решили тебя за что-то наказать? Но если бы о наказании было известно раньше, то поступившую посылку лагерь сразу возвращал бы по адресу „От кого___“.
Можно вспомнить конверты для писем того времени, с вопросительно озаглавленными полями „Куда ___“, „Кому ___“, „От кого ___“.
Недоставало лишь нужных вопросов „Зачем ___“ и „Кто разрешил ___“.
А иногда еще „Подлежит цензуре КГБ ___“.
Меньше было бы волокиты для почтамта и чиновников...
Между прочим, вплоть до конца восьмидесятых адресованные мне письма – если вообще доходили – прибывали с задержкой на несколько дней, часто с испачканным или истрепанным клапаном.
То есть, подлежали „...цензуре КГБ ___“.
Поступившая, но задержанная посылка (как и супруга, прибывшая для личного свидания) была одним из излюбленных приемов оперативников для шантажа заключенного.
Если на него падала некая тень подозрения в „преступлении“ или „преступном намерении“, то старались с помощью посылки (или свидания) завербовать его стать стукачем-сексотом-крысой ит., или каким-либо иным образом сотрудничать с органами.
Или подписать отречение от веры.
Как сказал Сергей Равлюк: „Тебя хотели купить твоей же женой“.
Можно и так сказать: твоей же посылкой или личным свиданием с родственником.
Итак, стою у окошка и переживаю: отдаст или не отдаст? Обнаружит или не обнаружит? Ведь при последней личной встрече с матерью мы условились, что следующая посылка будет „форсированная“ - она пошлет часть Нового Завета карманного формата.
Посылочник взялся за ломик, значит – решил отдать.
Вскрыв ящик, переворачивает его кверху дном и вытряхивает все на прилавок.
Хлеб и иную выпечку разрезает или разламывает – не спрятано ли внутри что-нибудь запрещенное.
Если вместо хлеба крупа – быстро подставляй сосуд, пакетик или бумагу.
Запоздаешь среагировать – высыплет на прилавок и локтем отодвинет к окошку: только успевай собирать.
Точно так же обстояло дело с сахаром.
Копченку протыкал ножом или разрезал.
Двухсотграммовые пачки маргарина в фабричной упаковке протыкал ножом или оставлял нетронутыми.
Топленый жир, залитый в консервную банку, прощупывал до дна ножом.
Если были какие-то сомнения относительно веса, перевешивал все продукты на весах.
Забирай и убирайся!
Вот радости-то было! Умел бы и теперь так же радоваться после очередного похода в магазин, когда в пакете продуктов зачастую намного больше трех с половиной килограмм.
Что сказать: стала забываться сталинская школа...
Получил-получил, посылку получил! Но как достать из банки с жиром Новый Завет? Требование первое: абсолютно исключить присутствие лишних глаз.
А в жизни лагерника даже в нужник редко удавалось сходить одному – везде да всюду постоянно люди.
Пошел я с кусочком колбасы к старшине барака, в сушилку.
Дай у печи жир растопить: мне, мол, его с другом поровну разделить надо! Заворчал...
Но я покрутил копченкой у него перед носом, а копченка уж больно заманчиво пахла.
Сжалился он над своим животом.
Так, перелив жир в другую банку, я вышел.
Уже под ночь, когда все успокоилось, попробовал незаметно вынуть из банки остывшую пачку страниц Евангелия.
Они были завернуты в тонкую вощеную бумагу, в разговорной речи называемую пергаментом.
Страницы были равномерно распределены по округлой стенке высокой полулитровой жестяной банки, сразу под верхним ободом, окаймляющим крышку.
Проверяющий тыкал ножом сверху вниз, а к стенке почти не прикасался.
Да… в одном месте он немножко порезал листочки, но обнаружить их все равно не смог.
Таким же способом мать переслала мне в лагерь и остальные две трети частей Евангелия.
Без переплета, разобранная на странички, книжка была уже ветеранкой б/у – то есть, точно таким же методом попала в лагерь в пятидесятых годах и со своим владельцем отбывшая срок наказания „до звонка“, как говорят в лагере.
Листики были темно-коричневыми от многократного нагрева и лоснились от жира.
А запах: не только духовного хлеба, но еще и сала с лучком!
Мать и сама была ветераном лагерей, и владела не одним приемом тайной пересылки „антисоветских“ Евангелий.
Как отмечалось выше, маргарин в заводской упаковке могли не вскрывать, в крайнем случае, разок проткнуть.
Внутри пачки тоже пересылались небольшие литературные издания.
Но в большинстве своем необходимое из воли в зону заносили сами охранники. „Прикормленный“
охранник не только из потребности халтурной наживы, но уже из-за безвыходности положения, исполнял роль доставщика.
Он знал, что при отказе в дальнейшем посредничать стоит только зэку постучаться на него,
то зэк не будет наказан, а даже отблагодарен за донесение.
Охранника же ожидало строжайшее наказание.
Так они, одиножды продавшись, оставались на постоянном „крючке“, как про них и говорили зэки.
Но намного сложнее было переправлять литературу из одного лагеря в другой.
А делать это было необходимо, так как с воли литература посылалась только в немногие отдельные лагеря.
А распространение организовывалось уже внутри, между лагерями.
Что это за сеть между лагерями по огромнейшей стране?