Итак – переписчик писал, кладовщик вынимал припрятанное и передавал изготовителю „посылки“.
Прошедший неоднократные этапы ГУЛАГа заключенный знает, как трудно, а порой невозможно, провезти что-то запрещенное и надежно сохранить его нетронутым. Это связано с тем, что до прибытия в место назначения он проходит бессчетное число обысков – один тщательнее другого. Какая „посылка“ проскользнет сквозь такое „сито“?
Этапников вызывают на выход строем. В проходной сменный офицер внутренней охраны еще раз запрашивает все персональные данные:
Эти девять пунктов, которые зэки называли отче наш, запрашивают обязательно. При необходимости могли спросить еще что-то...
Отводят в сторону, в помещение, где обычно также присутствует и начальник принимающего конвоя. Приказывают выложить на стол все вещи. Если ты сам не выложил что-то из кармана, то это может быть зачтено как попытка сокрытия. В тюрьмах приказывали снять всякие шнурки и повязки. Ремень иметь не разрешалось, особенно с пряжкой, и за их наличие наказывали. Отрезали пуговицы и вытаскивали резинку из трусов. Начальник конвоя тоже имел право изымать перечисленное и отнять еще какие-то раздражающие его вещи.
Затем приказывали раздеться донага. Вещи остаются за ширмой для досмотра. По решению начальника конвоя некоторые вещи могли не посчитать первой необходимостью и сдать их под расписку в багаж. (Сохранность гарантирована, между прочим! Но по твоей инициативе не принимали). При желании могли проверить и интимные места. Если все в порядке, то разрешали одеться, забрать ворачиваемые вещи, вручали пакет сухого пайка – хлеб с селедкой – и отводили в строй проверенных.
По окончании проверки к строю выходили два лагерных надзирателя. Чуть поодаль конвой ставил воронок, и вооруженные солдаты с овчарками выстраивались шпалерой от машины по направлению к строю. Начинается прием подконвойных. Начальник конвоя зачитывает предупреждение: Руки за спину, не разговаривать, не курить, не оборачиваться! Шаг влево, шаг вправо считается побегом: стреляют без предупреждения! Угрожающе щелкают затворы оружий, возбужденно визжат, лают и рвутся с поводков овчарки, наученные рвать живую плоть. Такое унижение могло довести неопытного заключенного до тошноты...
Надзиратель лагерной охраны толкает первого этапника в сторону конвоя и громко считает: один! Начальник конвоя, впуская подконвойного в шпалеру, повторяет: один! Конвойные солдаты подводят этапного к машине и приказывают встать лицом к ней с поднятыми руками. Так по одному передают всю группу, пересчитывая два-два, три-три и т. д. От решения начальника конвоя зависело, будут ли заключенных еще раз обыскивать или нет. Но до погрузки в воронок он по полученному списку переспросит отче наш каждого заключенного. Отвечать следует без задержки, иначе вызовешь подозрение. Начнешь говорить с опережением – ударят прикладом или подпустят рычащую овчарку. Про нецензурную брань нет нужды и говорить. Это преследовало заключенного постоянно, как вши - везде и всюду. Мат не выводился и в прожарке, где уничтожали вшей.
Нередко случалось, что лагерному дежурному или конвойному было трудно безошибочно сосчитать более пяти человек. Тогда погруженных подконвойных снова выводили, передающий начальник заходил в машину проверить – не запрятался ли там кто-то – всем опять приказывали стать лицом к машине и вся процедура повторялась. Такая волокита, неприятная до отвращения, при любой погоде, могла тянуться утомительно долго. Хорошо, если умели сосчитать на втором кругу...
Воронок - жестяной фургон, обычно его устанавливали на малогабаритных грузовиках как ГАЗ 51, которые часто снаружи носили надписи хлеб, мясо, колбаса и прочие лакомства, о которых зэки только во сне грезили. Измывательство! Русское прозвище этой машины умилительное, даже ласкательное. За десятилетия, видать, привыкли к ней как к нормальному элементу уличной картины. Эстонцы, сразу после ее появления в обиходе, оттолкнувшись от того же воронка, прозвали ее Черным вороном (Must ronk). Ее загадочный и ехидный характер напоминал, наверно, непредсказуемую ведьму Бабу-Ягу, с вороном на плече и избушку на курьих ножках, в окутанной слухами сибирской таежной глуши. У англичан машина соответственного назначения тоже черная - Черная Мария.
Интересно, что транспортное средство такого же назначения у нацистов немцы прозвали Грюн Минна, что можно перефразировать на русский как Зеленая Маша – возможно, это ассоциировалось с отдыхом nach Grüne, то есть с выездом на зеленую природу. Причем, оба деспотических режима предоставляли эту поездку своим „клиентам“ одинаково бесплатно. Зеленая Маша... Может потому, что концлагеря часто начинались с лужайки, окаймленной колючкой. Бараки предстояло строить самим заключенным. И не всегда в зеленую пору...
При выработке капитальных ворот их возглавляли ажурном текстом ведущего принципа, которому надлежало следовать всем „клиентам“ Nach Grüne: Arbeit maht frei, что значит: „Труд освобождает“.
Такой метод основания концлагерей был хорошо знаком в Советском Союзе. Разницей был лозунг для каторжников: „Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства“. Обычные советские граждане не имели опыта жизни вне железного занавеса, поэтому они сочинили песню: Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек. Вольно дышится под открытым небом, на свежем морозном воздухе, например на новом золотом прииске на Колыме. Они просто не знали, что подобные условия были и у заключенных в Германии, только без характерных для Верхоянска морозов. Но в этом недостатке природы нельзя винить нацистов. Да у них даже и своего золота не было. Поэтому золото, алмазы, редкие металлы и бензин в несметных количествах поставлял им дружественный Советский Союз вплоть до вторжения гитлеровских войск. Вот еще на кого, по милости компартии, вкалывали в Сибири зэки – на нацистских захватчиков! Но даже при большом желании освежить дыхание „клиентов“ гитлеровских концлагерей, морозов с Колымы не перешлешь вместе с золотом...
Поэтому понятно, что за такие щедрые „подарки“ от близнеца Сталина, Гитлер не упустил поздравить его с днем шестидесятилетия рождения. ПРАВДА от 23 декабря 1939 года, среди четырех поступивших приветствий, привела первым полный текст поздравления от имени Адольфа Гитлера. Следующим поздравителем был подписчик соглашения „мирной“ совместной делёжки мира – Иоахим фон Риббентроп. Третьим - Отто Куусинен, от имени свежеиспеченной в Кремле Народной Республики Финляндии, и еще - из Монголии. Только четыре поздравителя? Да. Дело в том, что за нападение на Финляндию СССР на днях исключили из числа Лиги Наций, почему остальной политический мир не очень восхищался Виссарионовичем. Но приведем и здесь этот исторически примечательный и недлинный текст поздравления от Гитлера.
Господину ИОСИФУ СТАЛИНУ
Москва.
Ко дню Вашего шестидесятилетия прошу Вас принять мои самые искренние поздравления. С этим я связываю свои самые наилучшие пожелания, желаю доброго здоровья Вам лично, а также счастливого будущего народам дружественного Советского Союза.
АДОЛЬФ ГИТЛЕР
Внутренность воронка была разбита на каморки сплошными фанерными или жестяными стенками, от задней дверцы коридорчик вел к „большой“ камере, расположившейся на всю ширину фургона сразу за кабиной, с длинной деревянной скамьей человек на пять. По бокам фургона было по три одиночных камеры. Общим числом фургон был рассчитан на дюжину арестантов. Каждая камера закрывалась на засов сплошной дверью с глазком. Один или двое солдат садились на откидные стулья у задней дверцы у окошка. Но насколько я знаю из собственного опыта и по рассказам других, в одиночной камере никогда не перевозили по одному, а всегда по двое или по трое. В большой же камере нас как-то было даже девять человек! Но недостаток места – далеко не самая большая проблема. Настоящей проблемой было почти полное отсутствие кислорода. Циркуляция воздуха происходила только через вентиляционную звездочку размером сантиметров в восемь.
Путешествие из пункта А в пункт Б крайне редко осуществлялось одним прямым рейсом. Обычно в воронке заключенных доставляли к ближайшей железнодорожной станции. Выходит, путь длился от нескольких километров до нескольких сот километров. При передаче заключенных от конвоя воронка конвою столыпина они непременно проходили вышеописанную детальную проверку. Мой друг Гарди, служивший прежде в конвойных частях, утверждает, что при погрузке в столыпинский вагон тщательный обыск был обязательным. Но это было ничто по сравнению с постоянными муками путешествия в столыпине. В поезде этапников мучила невыразимая жажда. Через каждые пару дней им давали хлеб и соленую рыбу, а воды при этом давали крайне мало или подолгу не давали вообще... Этот прием существенно упрощал труд конвойных солдат, так как параши в вагонах оставались практически пустыми, и не нужно было возиться с сопровождением потенциально опасного заключенного в туалет для опорожнения параш.
По прибытии в город с пересылочной тюрьмой повторялась передача заключенных конвою, который доставлял их в тюрьму. При небольшом расстоянии их могли конвоировать и в пешей колонне, но в населенных пунктах этого обычно избегали. Новая передача и новая проверка. В тюрьму редко принимали без тщательного обыска с раздеванием. Если в пересылке приходилось пребывать месяцами – а это было обычным делом – то камеры этапников обыскивали в общем порядке, как и все остальные.
Если представить длившийся месяцами путь заключенного на дальние расстояния, с чередой перевозок и пересылок, то можно получить какое-то понятие о требованиях к надежности упаковки посылки, чтобы этапник мог довезти ее до места назначения.