Не всякое событие завершается концовкой

Наконец выяснилось, что власти нас не совсем забыли. Подводчики приехали и за нами. Нас, выбракованных прежними поставщиками, приказали забрать самому отсталому колхозу Туганского района и пожурили их поспешить. Весна вступала в свои права, и дороги начали раскисать.

Прибывший обоз состоял их четырех конных саней и нескольких запряженных быков. О тракторе даже речи не шло. Уже с поезда мы заметили бычьи упряжки на проселочных дорогах, но вблизи весь обоз выглядел до боли жалко. Животные были до невозможности тощими и лохматыми. Лошади монгольской породы и без того были намного меньше обычных, к тому же у них дрожали ноги, а головы беспомощно висели у ног. Казалось, что в последний раз их кормили осенью.

Не удивляло, что они еле справлялись с двухсоткилограммовым возом, а иногда падали и не поднимались. Подводчики были жестоки. Сразу подбегало несколько мужчин и, прежде чем помочь, огорошивали лошадь серией ударов сапог и бичей. Лишь затем хватались за оглобли, за сбрую или за хвост и поднимали на ноги несчастную, стонущую и барахтающуюся от страха и боли. Можно полагать, что даже без избиения такая лошадь не в силах была встать на ноги без помощи.

Быки в упряжке были более стойкими. Хотя бык двигался медленнее лошади, но в силе был значительно крепче и выносливей, почему ему и нагружали воз побольше лошадиного. Характерной была поступь спокойно идущего быка: сани за ним на какой-то миг полностью останавливались и при каждом следующем шаге он заново трогал повозку с места. Очень неудобным это становилось при морозе. Полозья саней всегда успевали прихватываться к снегу, и сани приходилось на каждом шагу опять рвать с места, что было значительно трудней, чем тянуть постоянно скользящие сани. Но бык никогда не учился из опыта, и если его постоянно не подгоняли, то он сейчас же переходил на „нормальную“ походку рывками.

Поэтому быка постоянно подгоняли. Мужчины могли использовать известный со времен древнего Рима стимул – длинную палку с шилом на торце, которым старались угодить в самое нежное место между ногами. (До чего знакомое понятие социалистического стимулирования рабочих!) Из-за строптивого и бунтарского характера бык мог иногда полностью игнорировать приказы, а то и побои погонщика, из-за чего женщины обычно и не могли удержать быка в „скользящей“ походке. Не зря с кондовым быком иногда сравнивают неотзывчивых людей.


Упущенные десять дней дорого обошлись. В последние дни апреля весна набрала полную силу, от чего грунтовые дороги стали практически непроходимыми, а грунтовыми в Сибири были все дороги, даже знаменитый Московско-Иркутский тракт. В условиях сибирского изобилия снега – когда даже полтора-два метра глубины не считались чем-то особенным – гужевые упряжки утрамбовывали снег чуть больше, чем на ширину полозьев. Шаг влево, шаг вправо означало провалиться по пояс. Только дороги, по которым довольно часто ходили гусеничные трактора с санями, были протоптаны шире, что позволяло встречным лошадям разминуться, не съезжая с дороги. Но тракторов было мало, еще меньше было трактористов; или нельзя было на сильном морозе завести мотор, или не хватало горючего, вследствие чего накатанные трактором дороги были редкостью.

Весеннее солнце насквозь пронизывало рыхлый снег и превращало его в подобие губки. Узкий, извивающийся хребет утоптанной дороги высоко выступал над общим уровнем тающего снежного поля. Но вскоре солнце разрыхляло и дорогу. Нога через каждые два-три шага без предупреждения проваливалась в хлипкую бездну, и такое движение довольно скоро изнуряло как человека, так и животного.

По холмистому ландшафту дорога пролегала вокруг бугров, избегая излишних подъемов и спусков. Но это значит, что большую часть пути сани были накренены и нижний полоз норовил соскользнуть с колеи, невзирая на то, что подводчики и мы сами старались удержать сани от опрокидывания. Зачастую оглобли переворачивающихся саней переворачивали и лошадку. Представьте себе суетящуюся вокруг опрокинувшихся саней ватагу, где подводчики бьются с лошадью, запутавшейся в ремнях упряжки, без толку молотящей ногами над головой, а владельцы узелков кидаются спасать отплывающую по грязным ручьям утварь. В конце концов, всё и вся были промокшими и обессиленными до бесчувствия.

На санях были только вещи, дети дошкольного возраста и беспомощные старики. Запомнились две престарелые женщины. Анна Ыун самостоятельно не могла даже сидеть. При опрокидывании саней она недвижимым свертком оставалась лежать в грязи, пока ее не поднимали в сани. Чтобы с ней без конца не возиться, ее привязали к перилам и опрокинувшиеся сани ставили на полозья уже вместе с пассажиром. Положительный результат взяли на вооружение и привязали так же старушку Эмилию Кийпус.

Бычьи упряжки были в руках девушек. Позднее мы убедились, что это было твердым законом. Если у мужчины не было выбора, то он брал быка, но „бабам“ не оставляли никакого выбора. Господствовало право сильного. Скорость движения быков была значительно медленнее лошадей, и бычий обоз равномерно отставал от них. Преимуществом было лишь то, что при опрокидывании саней не помню, чтобы бык хотя бы раз был свален с ног. Взрослые и более выносливые, как семья Сисаск, а также старушки на санях запряженных лошадьми, ушли вперед и приехали на место назначения к концу второго дня. Семья Элийзы Пост и наша прибыли на быках сутками позже.

Часть имущества Сисаск осталась на быках, и по прибытии выяснилось, что некую долю топленого жира реквизировали по пути девушки-подводчики. Та же участь постигла и наши запасы соленого сала и муки – девушки, почти не стыдясь и не таясь, отмеряли себе „свою долю“.

Так как оттепель к полудню достигала высшей степени, то обоз выходил в путь после полуночи – после замерзания снега – и старался, не смотря на изнурение, до следующего полудня дотянуть до какой-нибудь деревни, где для отдыха располагались лагерем. Ночной десятиградусный мороз сковывал снег и лужи, и это давало возможность снова двигаться в путь.

На вторую ночь в маленькой деревушке никто не приглашал нас в дом на ночлег. Я свернулся клубком на санях и задремал, грезя в полусне. Для глубокого сна было слишком сыро и холодно. И голодно. Движение спасло бы от нестерпимой дрожи, но бодрствовать не хватало сил и воли.

Последний, третий отрезок пути, был самым длинным, поэтому вышли еще до полного промерзания снега. В пути третьего дня сделали остановку в лесу, где еще сохранился снег. И люди, и животные нуждались в передышке. Грузно лежащие на боку быки вяло, с полузакрытыми глазами и философской задумчивостью жевали серую солому. Девушки-подводчики быстро и умело развели костерчик и повесили над огнем на рогулине темно-зеленый, эмалированный чайник с водой. В путь не отправились до тех пор, пока не была испита последняя капля чая и даже спето несколько незнакомых нам заунывных песен.

Ощущение времени пропало. Усталость и боль утратили грани и размер. Лишь бесцельное, машинальное шлепанье по грязи. Осточертевшая тупость и безвыходность вызвали смирение, которое заставляло передвигать и ставить правую ногу перед левой, левую ногу перед правой, правую перед левой, левую...

Чувство бесконечности не нуждается в бесконечности времени...