Всякий человек от чего-то зависит, хотя бы от леса

Сибирь была плодородной. Эстонский человек представляет себе Сибирь главным образом как непролазную тайгу. И впрямь - тайга внушала уважение. Деревья в лесу стояли стройными великанами, под раскидистыми кронами. В древних хвойных лесах нашего края преобладали пихта и ель. Реже встречались сосна, сибирская лиственница и сибирский кедр или кедровая сосна. Даже среди хвойного леса изредка встречались березы и осины огромных размеров. Собственно тайга достигала ввысь 35 – 40 метров. Над общим уровнем леса метра на 3 возвышались широкие макушки кедров.

Таежный подлесок был повсюду наперекрест завален разного размера валежником, по большей части уже обросшим толстым ковром мха. Недавно сломившиеся великаны валежника еще нависали на сучьях, напоминая гигантских многоножек, современников динозавров. Из покрова мха далеко высовывались еще не сгнившие сучья, не давая подходить к стволу. Да и зачем – все равно преграда была непроходимой. Вдобавок, под покровом мха образовывалось укрытие с множеством таинственных пещер и нор, к которым даже близко подходить было страшно. Настоящие природные берлоги, в бессчётном количестве и любых размеров. Превосходные убежища всякому зверью – как мелкому, так и крупному.

Стоило тебе обойти вокруг такое нагромождение – ты оказывался в чащобе елового молодняка, где центральная часть их уже засохла, а переплетенные между собой колючие ветки снова наглухо перекрывали путь. Оставалось искать обход. Но поскольку обзор был крайне ограниченным, в таком лесу через несколько сот метров можно было совершенно потерять ориентацию и заблудиться. Небо почти не проглядывалось, а внизу даже среди летнего дня царил полумрак. Неопытный человек был абсолютно беспомощен.

Чисто лиственного леса не помню. Но были смешанные леса, с преобладанием или осины, или березы. В лесу такого типа деревья стояли сравнительно реже и высота леса была ниже. Лес просвечивался лучше, тем не менее кустарников, высоких трав и молодняка практически не было. Подлесок свободно просматривался на метров сто или больше. С середины лета единственными растениями выше полуметра были равномерно разбросанные большие кусты диких пионов, с одинарными цветками темно-розового цвета. Зрелищно! Когда цветы отцветали и опадали лепестки, то на верхушке каждого сочного стебля с богатой темно-зеленой листвой оставались дозревать большущие, чаще всего пятиконечные семенные стручки с блестяще-черными зернами. Из-за своего необычного строения толстые стручки были ничуть не менее привлекательнее цветков.

Другой тип смешанного леса был еще реже и ниже. Возможно, что это был описанный выше тип в более молодом состоянии. В нем часто встречались кусты ивняка, молодые раскидистые ели и много осинового и березового молодняка. В таком лесу было достаточно света, и все подлесье заросло густой, сочной травой метра в полтора и более высотой. Среди травы было много разных зонтичных, крапивы, белокудренника и даже чертополоха. Каждый старался вытянуться выше и раскинуться шире соседа. Нижний уровень густо заполнял пырейник и иные травы.


В школе нам говорили, что средняя высота местных лесов составляет 35 метров. Верхний покров такого леса было очень внушительно наблюдать откуда-нибудь с высоты. Такой вид открывался, например, с края поля над оврагом, который мы от себя назвали Медвежьим – из-за встречи там с косолапым. Густой таежный лес начинался на дне оврага и с пологим подъемом простирался в синеву горизонта. Неравномерно бугристая поверхность леса была настолько густо заполнена зеленью, что даже пики еловых верхушек не могли нарушить впечатления плотного ковра. Только этот ковер не находился в покое, а волновался подобно открытому морю. Как будто под ковром что-то постоянно бурлило, двигалось, вырываясь наружу. Из общей массы выступали великолепные, правильные полушария кедровых макушек. Именно в этой части кроны, открытой солнцу, росли и созревали шишки, несущие в себе лакомые орешки.

Малолеткам редко удавалось сходить осенью по орехи. Родители строго запрещали, и не зря. Взрослые мужчины взбирались на кедр в снаряжении. Самый щадящий для дерева метод - это привязать ремнями к ногам „кошки“ - стремена с шипом. Но залезать даже с помощью кошек на 40 метров было значительным вызовом. Еще следовало брать с собой наверх тонкую длинную орясину с крюком, которым цепляли пучки шишек, отрывали и скидывали их вниз.

Самым излюбленным инструментом был тряс. Для него брали с собой только топор. Подыскивали стройный еловый сухостой или свежий валежник, не толще 15 сантиметров, и обрубали сучья. Верхушку тряса втыкали в развилку корней кедра, а ствол поднимали вертикально. Двое мужчин хватались за длинный тряс, отклоняли его на два-три метра от ствола кедра, а затем с сильным размахом плашмя ударяли им о ствол дерева. Все дерево начинало вибрировать и качаться – чем выше оно было, тем размашистей. И сыпались шишки... Так колотили по стволу, пока шишки переставали падать. На старых стволах часто можно было заметить раны от таких „побоев“.

Пару раз случалось, что более взрослые мальчики приглашали меня сходить по орехи. Конечно, мы не ходили в древний лес, но молодые кедры практически не плодоносили. Мы тщательно искали подходящий нам кедр. Важно, чтобы под деревом было сравнительно чисто, иначе будет не найти сброшенных шишек. И все равно в глубоком мху их терялось много.

Под каждой чешуйкой крупной шишки пряталось обычно два, а то и три орешка. Из подсушенных на печи шишек палкой на полу выколачивали орехи. Богатые маслом, смолянистые орешки - это истинное лакомство. Они вносили приятное разнообразие в обыденное лузгание подсолнечных семечек. Но кедровые шишки можно было есть и целиком. В состоянии ранней, молочной или восковой спелости, целая шишка в золе костра пропекалась так, что ее можно было надкусывать целиком. Лишь смолистый сок шишки стекал по рукам и подбородку, а смолу смыть не получалось даже при помощи мыла. Помогал керосин или подсолнечное масло,... если было.


В наших краях лесных ягод практически не было. Мы ни разу не видели брусники, черники и тем более клюквы, растущей в болотах. Но зато было много дикорастущей черной смородины. На дне глубоких открытых оврагов, где в зарослях петляли ручьи да речушки, у самой воды в гущу ивняка вплетались кусты смородины. Нередко эту непролазную чащобу дополняли отдельные, раскидистые молодые ели. Ягоды черной смородины могли быть очень крупными, но росли довольно редко. Чтобы добраться до отдельных ягод, требовалось столько сил, что результат того не стоил.

На окраине ивняка, где начинали преобладать молодые ели, можно было изредка найти калбу, или черемшу – вид дикого лука. Ее листья, как и луковица - с мягким вкусом чеснока – служили приятным дополнением к скудному пастушьему рациону.

На высоких, открытых солнцу склонах оврага красовался представитель лилий - желтый кандык. Его почти безвкусная луковица своим обильным маслом облагораживала сухой хлеб. Проблемой было то, что обычно луковица сидела глубоко в пересохшей глине, а мальчишеской силы, даже при наличии перочинного ножичка, не всегда хватало для ее извлечения.

Если обращенный к солнцу склон оврага был покрыт густой, росистой травой, тогда стоило в ней покопаться: можно было обнаружить облюбовавшую такие места землянику. На ее вытянувшихся стеблях свисали одинокие, крупные, сочные ягоды, но не такие сладкие, как растущие на открытом солнце.

Грибы встречались редко. Да и практически не было времени сходить по грибы. Особенно летом вся семья была перегружена колхозной работой и домашними заботами. Осенние грибы не имели времени вырасти – слишком быстро наступали осенние заморозки.