Всякий труд можно чем-то измерить

Основную долю заработка колхознику выплачивали натурой – в том числе и зерном. Но ни в коем случае не раньше, чем будет выполнен план сдачи урожая государству. Как правило, именно в исполнении этого требования всегда была небольшая загвоздка: вывоз хлеба никогда не успевали завершить раньше осенних дождей, из-за которых дороги становились непроходимыми. В конце концов, сдавались и высшие власти, признав, что ничего больше спасти не удастся. Но колхоз пока не имел права выплачивать заработок из оставшегося в грудах зерна. Сделав это, правление колхоза могло быть обвинено в хищении и „разбазаривании государственного хлеба“ - общегосударственного достояния.

В бухгалтериях областных и районных плановых комитетов бурно разгорались подсчеты выполнения плана, завершавшиеся не раньше января-февраля. Задержку выдачи рабу его кусочка хлеба не сложно понять с позиции рабовладельца, но чем объяснить запрет для колхозного хозяйства запастись семенным зерном для посева и кормом для зимнего содержания скота? В чью пользу было это распоряжение?

Хлеб неумолимо гнил в грудах, а в колхозе для следующей весны еще не было зерна, план посева которого уже разрабатывался в плановых комитетах. Такая сумасбродная логика планового хозяйства не доступна ни одному нормальному уму. Накануне посева из государственных запасов начали продавать колхозам семенное зерно, за которое приходилось платить втридорога, да еще в рассрочку и с процентами. А предписанный план гектаров требовалось засеять вовремя, в срок.

В самом разгаре зимы колхозу, наконец, давали разрешение сделать годовой запас хлеба для себя. Ведь по данным отчетов, поступившим осенью в бухгалтерии плановых комитетов, на колхозных полях осталось лежать огромное количество зерна! Кто не знал о всеобщем очковтирательстве в отчетах с целью показать высокую производительность труда! На самом же деле в заснеженных полях под обвалившимися навесами стояли кучки заросшего, заплесневевшего, ядовито-горького бывшего хлеба. Да, бывшего...

Если в склады хозяйства успели что-то припасти, то из этого в первую очередь уделяли на корм для скота, чтобы к весне не подох весь скот. Самое качественное зерно откладывали на семена, чтобы не тратиться на его закупку, а некоторую минимальную часть разделяли на оплату трудодней.

Почему-то государство не очень ценило овес. Это давало возможность сеять его на мелких полях, разбросанных в такой глуши, куда уполномоченные не отваживались добираться, и собирать урожай в свои закрома. Нередко запасы овса в хозяйстве были единственным урожаем для личного использования. Так и получалось, что первые два года нашей работы за один трудодень мы получали 200 граммов овса. Не стоит представлять себе овсяные хлопья „Геркулес“, или даже очищенное зерно или крупу! Это был самый натуральный неошелушенный овес, довольно горький из-за неблагоприятных условий хранения. Зато это была заслуженная доля от колхозного натурального дохода.

Колхозу для выживания требовалось хоть минимальное количество денег. Несмотря на постоянную задолженность перед государством, в распоряжение правления оставляли мизерную долю денежных ресурсов. На что ее расходовать? Кроме иных неотложных нужд, было полезно чуточку уделить и работяге. Зачем? В течение года по разным причинам у работников колхоза накапливался долг перед хозяйством. Выделив на оплату трудодней небольшую сумму из имеющихся денег, ее можно было удержать в виде уплаты долга. Что толку в этом, спросите вы? В капиталистическом строе мы хорошо понимаем, каким соблазном может быть возможность отмывания денег. Прошедшие через руки колхозника суммы возвращались в колхозную кассу на особый счет, учет возвращенного долга, свободный для дальнейших внутрихозяйственных операций.

Благодаря таким конторским трюкам в первые несколько лет плата за трудодень составляла 9 копеек. В то же время в магазине коробок спичек стоил 11 копеек. Но мы, естественно, даже этих копеек не получали на руки, поскольку долг перед хозяйством превышал сумму зарплаты.

За полярным кругом, в воркутинской угольной шахте отрабатывал свой христианский брат Адольф Козе. Он вспоминал про письмо, полученное зимой 1952 года от жены Койдулы, пребывающей в ссылке вместе с двумя дочерями и матерью. Она написала, что получила оплату за прошлый трудовой год - 27 килограммов неочищенного овса. Когда мы в их семье обсуждали этот случай, Койдула сама с улыбкой прокомментировала: „А так вообще - жили неплохо!“. Вот насколько могут различаться желания, реальное положение и довольство тем, чем располагали.

Хлеб символизировал пищу во много крат отчетливее, чем мы можем себе представить. Хлеба недоставало всем, и его практически нельзя было купить. Теперь мы начинали понимать, почему по пути в Сибирь мы видели на платформах железнодорожных станций бабуль, предлагавших купить картошку, огурцы или молоко, но никогда не предлагавших хлеб. Ни за какие деньги. Хлеба просто не было.

„Просто“...

На время уборки в помощь хозяйствам из города было принято направлять подсобных шефов. С каким понятием ассоциируется слово „шеф“? Вскоре увидим, что Вы правильно определили.

За каждым городским предприятием закреплялся подшефный колхоз. В договоре указывалось минимальное число рабочих-шефов, грузовиков, выработка часов и наличие комсомольской культбригады. А с другой стороны - обеспечение трудовым фронтом, оплата труда, питание, размещение и прочее, полагающееся шефу. Замечательно!

Но договоры составлялись не на селе, а в городских партийных комитетах и областных советах. Не в обиду шефам и не в стыд подшефным. Как тут пожадничаешь! Вот и платили шефам - не в феврале и оплеснувшим овсом, а наличными неотложно, плюс премию в натуре. Колхозники таких денег и во сне за год не видывали, что уносили шефы за две недели!

У шефа было две основных заботы: как скоротать время на поле, не больно напрягаясь, и как к моменту отбытия ухватить кусок пожирнее. Заботой колхоза было разместить шефов поуютней и кормить три раза в день готовыми блюдами. Для этого из немногочисленного скота резали то барана, то свинью; пекли хлеб да булки, и со скотного двора подвозили свежее молочко да сливки. Непременно мед с колхозной пасеки. Две-три женщины чуть ли не круглосуточно были заняты на импровизированной полевой кухне.

Во что такие подсобники обходились хозяйству, в конечном счете, несложно догадаться. Но отказаться от „добровольцев“ и „друзей крестьянина“ было невозможно. Причина простая: вопрос был сугубо политическим. „Союз рабочих и крестьян“ был одним из важнейших функциональных проявлений понятия социализма. Самым ярким пропагандистским выражением его была помощь крестьянину со стороны рабочих-шефов.

Но грузовики для транспорта зерна были неоспоримой ценностью. Когда кузова грузовиков в полторы-три тонны были засыпаны зерном, то колонна из трех-четырех машин брала направление на областной город Томск. С передних углов кузова ведущей машины торчали жердины, с натянутым между ними красным лозунгом. „Первый хлеб родине!“, „Да здравствует товарищ Сталин!“, с вариациями на Ленина, КПСС, какой-то очередной номер Съезда КПСС и так далее, в том же приподнятом духе прикладного к труду искусства.

Но одни лозунги не помогали. Для оживления духа под лозунгом стояли здоровые задорные комсомольцы культбригады с развевающимися на ветру волосами, во всю глотку орущие гимны, созвучные лозунгам. Это было их задачей и долей в общий вклад помощи от рабочих шефов крестьянину. Плату и питание для них тоже находили в бездонном (читать и толковать можно и в прямом смысле слова) кошельке колхозника. Их вклад в уборку урожая расценивался в последующей пропаганде как самый веский и значимый для социалистического общества. Награды и премии за участие в уборке урожая под дребезжащий звук пропагандисткой трубы щедро вручали в первую очередь этим городским комсомольским группам. Колхозник, круглый год, вкалывающий в поле и на скотных дворах, скромно оставался в тени и... в долгу не только перед государством, но еще и перед шефами.

Да, Вы правильно определили значение слова „шеф“. Как будто без них не хватало шефов, катающихся на горбу колхозника. Ради разнообразия придумали вдобавок и этих. А щели, в которую от них скрыться-запрятаться крестьянину/колхознику, оставлено не было. „Помощь“ в обгладывании костей колхозника навязывали принужденно.

Школа уже началась. С первых же дней сентября учеников собирали на подсобные работы в колхоз. В эти дни „строительства коммунизма“ мы выполняли сравнительно посильные для детей работы. Например, теребили лен или собирали за комбайном упавшие колосья. Сбор колосьев даже в воспитательном смысле не подействовал положительно. Дети воочию видели гниение целых гор убранного зерна. Поэтому направлять нас на сбор колосков казалось насмешкой над нашим скромным вкладом.

Для „строительства коммунизма“ мы готовили также ивовые кормовые веники (если только листья не успели с деревьев спасть), методом живой цепи передавали снопы льна к швингтурбине. Подносили чурки дров для колки и складывали колотые дрова в поленницы. Для аптеки собирали некоторые лекарственные травы, в том числе березовые почки. В это время выбранная учительницей береза выглядела подобием картины Исаака Левитана - Грачи прилетели. Ведь мы галдели на березе не хуже грачей.

После окончания работы по „строительству коммунизма“ нас всех вели в склад-церковь, где каждый строитель получал на руки ломоть хлеба и граммов сто свежего меда в обязательно захваченную с собой кружку. Мед кладовщик медленно вытягивал из бидона мерочным совком. Обычно у каждого колхоза была своя пасека и можно только предполагать, какой богатый урожай в тамошней щедрой природе усердные насекомые насобирали за обильно цветущее лето. Конечно, лето было короткое, а в продолжительное зимнее время они нуждались в хорошей подкормке и защите от морозов.

По необходимости мы выполняли и более трудные, а то и более продолжительные работы. Еще в начале власти Хрущева были в почете революционные сельскохозяйственные принципы академика Лысенко. Он был одарен необычайной способностью отстранять надоедливых коллег и генерировать новые идеи, хотя ему и недоставало критической самооценки, не говоря уж про научные критерии. Эти идеи вносили оживляющее разнообразие и непредсказуемые результаты в обычные сельскохозяйственные работы. Одной из них была кампания повсеместного выращивания кукурузы, и не просто так - посеянным на поле, как это делалось всегда да везде. Новейшим, обещающим изобилие трюком был квадратно-гнездовой метод. Разворачивать эту кампанию стали с 1955-го года. На кукурузе надеялись умножить производство сильно недостающего мяса да молока. После первого урожая кукурузы - в 1957 году - Хрущев с горячностью выдвинул лозунг „Догнать и перегнать Америку!“. Этот лозунг на долгие годы завяз между зубами пропагандистов коммунизма, наступление которого расчетливо отодвинули и уточнили в календаре на 1980 год. О перегонке Америки в начале шестидесятых ходил меткий анекдот.

А по материальным достижениям по сей день идет гонка за Америкой. (Гонялась бы Россия и в правах человека за Америкой!)

Почему-то принято считать, что идею о развертывании выращивания кукурузы Хрущев прихватил лишь с посещения Америки в 1959 году. Но там его на кукурузной ферме восхитила возможная высокая урожайность кукурузы, в высоту более трех метров и с початком около килограмма, что побудило его требовать от советских хлеборобов не меньших достижений, да в кратчайший срок. То был уже второй виток кукурузной кампании.

Ради перегонки Америки Хрущев в 1958 году перед областными комитетами партии поставил резкое требование о многократном увеличении производства мяса и молочных продуктов. Здравый смысл заставил все ответственные инстанции, даже в том числе Госплан (!), затихнуть и затаиться как мышь в углу коморки, по которой рыщет ярый кот.

Но тут неожиданно выдвинулся первый секретарь партии Рязанской области - Алексей Ларионов. Он по холуйски рассыпался мелким бисером перед хозяином страны. Торжественно и, в газете Правда, публично обещал удвоить производство мяса уже за год. Не успев начать выполнять обещанное, как за хорошо подвешенный язык он был удостоен ордена Ленина. За все возможные деньги - даже предназначенные для детских садов - Ларионов сорганизовал повальную скупку разнородного частного скота, также скупал скот с соседних областей, и резал, резал, резал их... Поперерезал все дышащее, как в своей области, так и из соседних. Производства молока, к сожалению, не повысил. Но мяса: 150 тысяч тонн! Этого было в трижды больше прошлого года! Не стоит, наверно, тратить слов, чтобы понять, что в тех краях со свиноводством да скотоводством случилось позднее, в последующие года... А подхалим сам „убрал“ себя посредством рукоприложения. Со своего зачатка, или подсказали - не известно. Такими результативными были хрущевские кампании. А вытряхивал он их из рукава в изобилии, как в цирке.Pekka Erelt, EESTI EKSPRESS 2015-4-1

Поначалу квадратно-гнездовой метод посева кукурузы был всем интересным и новым. Но для осуществления идеи потребовалось очень много рабочей силы. И как обычно – для завершения работ был предписан график, а запаздывать нельзя было ни на один день. Чуть было уже не потянулись за помощью к шефам, но догадались для спасения подключить всех учеников, даже первоклассников, а с постелей подняли всех более-менее подвижных старушек.

И снова детям, не говоря уже о взрослых, преподали урок глупости. Сибирская земля была настолько плодородной, что даже нежелательно было удобрять ее навозом, разве только в ничтожном количестве. Поэтому трудоемкое и требующее щепетильной точности приготовление горшочков из навоза и торфа, ненужных для той земли, было предприятием крайне сомнительным. Квадратно-гнездовой метод тоже не имел никакой качественной разницы перед обычным посевом в ряд, если не считать страшную трудоемкость первого. Учитывая силы, потраченные на приготовление вручную лунок на каждое зернышко, когда грязь фактически без разбору разбрасывали куда попало, становится совсем непонятно, почему бы семена просто было не посеять сеялкой в ряд, как любые другие зерновые.

Да, кукуруза могла дать очень много зеленой массы, пригодной только на силос. Но один лишь заморозок мог разрушить все надежды на урожай. Что же касается зеленой массы, то в сибирских оврагах росло столько разнообразной, густой и высокой травы, что ни в одно лето его не успевали полностью запасать в силосные ямы. А кормовая ценность природной, разновидной травы и однородной культуры не терпят сравнения. Поэтому идея выращивать в сибирских условиях однородную и ненадежную кукурузу, и притом с такими затратами сил и средств, могло быть выдумкой только крайне далеких от реальной жизни конторских крыс.

Как видим – уже в те далекие времена больше всего ценилась идея, особенно оригинальная, непрактичная и непроверенная. Труд не ценился, а плоды труда оставлялись для махинаций конторских учетчиков и переучетчиков. Важна была конечная цифра на конечном столе перед конечным начальником. Важно, чтобы столбики цифр были стройные, числа в них шли только в возрастающем порядке, и обязательно были больше, чем в прошлом году. Остальное касалось дела только косвенно, не интересовало ни одного чиновника, и даже мешало.

Госплан считался святыней из святынь, а указания обожествленного истукана исполнялись безоговорочно, под подозрительным придирчивым надзором партии да ее вооруженных уполномоченных. Трудились не ради процветания и достатка, а во имя достижения плановых показателей - чисел и цифр. Ради звучности урожаи исчислялись не в тоннах, а в давно изжитых пудах. Нолей в ряду стояло бесконечно много, благодаря чему достижения поднимали дух в правителях. Но труд ради плодов и наслаждения ими оказывались антигосударственным вредительством и опасным для трудящегося.

Так отучали людей от любви к труду и, впоследствии, от самого труда. Взамен тому научались очковтирательству, попустительству и воровству. Никита Сергеевич Хрущев в одном своем выступлении напрямую охарактеризовал положение: „Если бы у нас хоть на один день перестали воровать, коммунизм был бы давно построен“. Все канцелярии, с самой верхушки до самой низины, писали одну лишь туфту и никому не были известны действительные статистические данные, поскольку их не имелось и их не должно было быть!

Труд стал бессмысленным, когда тебя с чувством голода отгоняли от обильного хлеба, выращенного твоими же руками. Чтобы сгноить его, а не то - не дай еще - съедят!

Нелегкой для слабого ребенка была работа по загрузке грузовика лопатой.